МАША ЗВЕЗДЕЦКАЯ

Фантастике два раза повезло —
один раз в шестидесятых, а другой
раз на рубеже восьмидесятых —
девяностых. В тот момент повезло,
когда литература замешкалась и
замолчала на мгновение. А потом
всё понеслось — и фантастика разделит судьбу КСП.
Один русский писатель, в частной беседе

Девяностые годы прошлого века были временем чрезвычайно любопытным: по их итогам в обзорный университетский курс «История русской словесности постсоветского периода» могут войти самые маргинальные писатели, коих прежде к большой литературе не подпускали на пушечный выстрел. При этом речь пойдет вовсе не о Владимире Сорокине и не о Баяне Ширянове (пусть их! пусть их!), но о литераторах, трудолюбиво вспахивающих ниву российской фантастики.

Из этого литературного захолустья в прошедшее десятилетие на просторы отечественной литературы выдвинулись тьмы и тьмы сочинителей, и публикация ими содеянного поставила под угрозу будущее сибирских лесов. Возглавляемые людьми не без способностей, передовые сочинительские отряды оказались в приграничье: вот наш берег, вот река, а за рекой лежит БолЛитра, и завтра мы отыщем брод...

Чрезвычайно сплоченные, фантасты ежегодно прирастают и приумножаются, потенцируя себя разнообразными премиями (присуждаемыми в узком, я бы даже сказала — узеньком кругу) и критическими статьями (написанными своими — для своих). Большая часть публикуемых текстов (не рискую назвать их книгами) находится за гранью читаемости и за пределами родной речи. Не русский, но русенький язычок. Не русский писатель, но русскоязычный текстовик. И тем не менее стартовый тираж самого завалящего фантастического романа начинается от 10 000 экземпляров, в ту пору как для интеллектуального романа тираж в те же 10 000 представляется очевидной удачей.

Подобный расклад можно привычно списать на неизбежный антагонизм умной и народной книги: есть литература для высоколобых и есть литература для простецов. С этим не поспоришь. Однако во все времена случались книги, которые прорывались в иные социальные страты, были успешны и востребованы большей частью читающего общества. И рождались эти книги как раз на стыке, на разломе, на границе или, как сейчас модно говорить, на фронтире.

В девяностые годы фантастика оказалась в авангарде читательского интереса. Возникло ощущение, что все самое интересное происходит на этом берегу. Усилия литераторов с того берега читающую публику настораживали и печалили: бесконечное самовыражение, мертворожденные филологические экзерсисы, одни и те же игры в бисер, в смерть героя, в смерть автора и даже в смерть литературы. Между тем литература не может существовать сама по себе, как одно лишь причудливое и прихотливое сочетание букв, она должна быть нужна кому-то еще, помимо создателя, потому что смерть читателя — это последняя игра, в которую можно сыграть.

Мой интерес к фантастике начался с книг Вячеслава Рыбакова. Я прочла «Очаг на башне», «Дерни за веревочку» — и удивилась, почему это фантастика, из каких резонов? Потом я прочла Олдей — причудливых стилизаторов, перекраивающих мировую словесность на свой прихотливый вкус: вот вам Китай «по Олди», вот вам Япония «по Олди», вот вам арабский мир в изложении Олди, и всюду, всюду — что-то живое, новое. Потом я прочитала Дяченок и подумала, что фантастика — не более чем антураж для добротной психологической прозы. А когда мой племянник взахлеб читал Лукьяненко, я утащила у него пару книг, и возрадовалась, что  Лукьяненко может стать аватарой Дюма в нашем отечестве. Наконец, филологические эскапады Михаила Успенского в трилогии о Жихаре можно было назвать юмористической фантастикой только в угаре издательского позиционирования.

Так я прочитала, наверное, всю качественную фантастику прошлого десятилетия (но, к сожалению, не только ее) — и это действительно бывало  интересно. А главное: там была жизнь, которой так не хватало на другом берегу.

Однако литература — течет и изменяется. Серьезные сочинители тоже не лыком шиты и в смерть читателя играют разве что понарошку. Они пригляделись к тиражам и издателям — и опамятовались. В конце последнего десятилетия прошлого века вышло не так уж и мало качественных в литературном отношении книг, и многие из них оказались востребованы: не одним изданием выпущены «Кысь» Татьяны Толстой, «Укус ангела» Павла Крусанова, «Князь ветра» Леонида Юзефовича (я намеренно называю только те имена, которые были успешны коммерчески, хотя хороших романов и повестей было  больше).
Возникла новая форма продвижения  книги — «литературный проект»: это известные брэнды «Акунин» и «Хольм ван Зайчик». Книги, сделанные весьма своеобразно, и в расчете на умного и разборчивого читателя.

Следовало ожидать, что фантастика, разумеющая себя частью литературы как таковой, тоже явит новое, невиданное, наработанное «трудным трудом» мастерство, и это создаст конкурентную среду для авторов, работающих на фронтире. А такими оказались едва ли не все достойные игроки: серьезная литература устремилась прочь от реализма (особенно в его социалистическом обличье), литература жанровая, напротив, двинулась за достоверностью и правдой жизни.

Однако новых высот мы не увидели — ни в массе, ни по отдельности.
Что касается массы, я боюсь открывать книги, что стоят на полках книжных магазинов, — это клоповник, и жалею, что нет святой инквизиции, которая могла бы принудительно и весьма болезненно спросить иных тружеников пера: для чего ты сел за клавиатуру, зачем?!
Что касается так называемых мэтров, их последние книги, выдвинутые на местечковые премии, расхваленные местечковыми же критиками, удручают и заставляют сделать вывод: фантастика пыталась стать «литературнее», но в своем намерении — не преуспела, потому что упустила из виду что-то очень важное. Однако попытку фиксируем.

Многажды номинированный и премированный роман С.Лукьяненко «Спектр» (М.: АСТ, 2002) — очевидная попытка играть на чужом поле, и попытка крайне неудачная. И дело даже не в том, что от Дюма не ждут того, чтобы он стал Диккенсом. Дело в том, что попытавшись сконструировать роман по-умному, Лукьяненко утратил живую интонацию рассказчика, которая отличала его лучшие книги. Вряд ли кто будет просчитывать, как отработан нехитрый прием «спектр» — 7 цветов радуги, 7 тонов музыки, 7 основных запахов стереохимической теории. Семерка как константа, определяющая объем человеческой памяти, и более того — общую идею вселенной. Можно многое понапридумывать, но зачем? Если нехитрый прием «Юный конструктор» не сработал?..

Другой номинант всевозможных премий — роман М.Успенского «Белый хрен в конопляном поле» (М.: ЭКСМО-Пресс, 2002) — настолько натужный, что запах трудового пота стоит над каждой страницей. Перед нами некий конструкт с претензией на концептуальность, что для Успенского, пожалуй, норма. Только на сей раз он как раз попытался написать «чиста веселую историю», и это вышло «страсть как ужасно»...

Новейший роман Г.Л.Олди «Шутиха» (М.: ЭКСМО-Пресс, 2003) читать без слез просто невозможно: авторы перехитрили самих себя. Они тоже изваяли роман-концепт, где всё со всем перекликается, одна глава подмигивает другой, по тексту ходят третьи лица и говорят от имени автора, хотя заявлено, что они говорят от себя лично. Иными словами, «роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, никто не хочет быть самим собой» (О. Мандельштам). Захотелось Олдям сходить в постмодернизм. А оно надо было?..

Вряд ли можно  признать все эти попытки сколько-нибудь удачными. Успешные и не боящиеся экспериментов авторы попытались сменить имидж, предполагая, что читательский интерес они удержат в любом случае и в любой ситуации. Однако эксперименты не оправдали себя.

И в первую очередь потому, что фантасты хотят выйти из формата, не работая с языком. Лично мне это представляется невозможным.

Русской фантастике повезло в девяностые: она отработала на отечественной почве все известные жанровые форматы жанра: космооперу, фэнтези, альтернативную историю и т. д. и т. п. И поскольку в жанр пришли люди талантливые, результаты в содержательном отношении обнадеживали. Но... можно написать один роман про магов, два, три, сто... — первые, буде таких романов раньше не было, прочтут многие, сотый — только фанаты. И вот наша фантастика споткнулась на том же камне, что и наша серьезная литература: как удержать разборчивого и неглупого читателя? Что для этого нужно?

Я считаю, что  для этого и нужна работа с языком, про которую я пишу уже примерно миллион лет. Только она может создать  мостки, соединяющие оба берега русской словесности, ведь тело литературы в сущности едино.

Старинное изречение «Стиль — это человек» (Жорж Бюффон, XVIII в.) относится к человеку вообще, но для писателя оно должно быть определяющим. Вне стиля, вне своего слога, вне собственной речевой манеры писателя нет, есть русскоязычный текстовик.

Чем отличаются в языковом отношении Сергей Лукьяненко и Ник Перумов? Один пишет авантюрно-фантастические романы, другой сочиняет эпос про могучих магов. Что отличает Александра Громова от Владимира Васильева? Один пишет социальную фантастику, другой — космические боевики. Что выделяет тиражного чемпиона Василия Головачева? Русский как неродной... Многих известных авторов можно поменять местами, и никто ничего не заметит. А ведь это лучшие!..

Образцом изящной стилистики в массовой фантастике служат школьные правила — не допусти повторов, сделай так, чтобы подлежащее сочеталось со сказуемым, проверь управление глаголов, правильно склоняй и спрягай... Пределом мастерства для большей части пишущих в жанре является обыкновенное чистописание, точнее — гладкопись, а своеобразие авторской манеры почитается извращением и предательством жанра. Требуется не искусство и не мастерство, но мастеровитость, набитая рука и соблюдение простейших стилистических правил.

С каждой новой книгой фантастика все больше сдает позиции, возвращаясь в привычное захолустье. В гетто жанровой прозы. На свой бережок.

Впервые в газете «Книжное обозрение», 2003 год

Висит также здесь,  с  2003 года начиная!
Между тем прошло 6 лет, и всё опять не слава Богу.
Как в том анекдоте: «Дорогая! Концепция изменилась!»
Но об этом я напишу что-нибудь новое 8)))