О болезни «графокаклия»

Не было бы латиноамериканских индейцев и
нобелевского выступления Мигеля Анхеля Астуриаса,
и текст бы сей не родился никогда же!

Писатль -читатль-критикль

Что мы знаем о мифологии индейцев?

Прежде всего до нас дошли пиктограммы — рисунки, которые ацтеки и майя читали, а точнее рассказывали соплеменникам (инкам эта форма письма еще не была известна).
До нас дошли также некоторые источники: в настоящее время известно, к примеру, с пяток рукописей майя. Ранее они были у всех жрецов, а в городах имелись библиотеки. Но после испанского завоевания и крещения юкатанских майя (XVI в.) инквизиция, преследуя отпавших от христианства индейцев, безжалостно пожгла «языческие рукописи», написанные древним иероглифическим письмом.
До нас дошли разнородные сочинения XVI века, посвященные освоению «Новой Испании», написанные миссионерами, воителями, историками.
Еще был и по сю пору длится неумолчный гул народной молвы, где спутаны реальность и мифология: одно теснит другое, и даже боги не могут удержать рвущееся на свободу слово.
Восстанавливаемая из всех этих составляющих мифология индейцев противоречива и сложна, однако впечатляет и завораживает. И прежде всего именами богов: Кецалькоатль, Тласольтеотль, Тескатлипока, Коатликуэ, Мишкоатль...
Астуриас, получая нобелевскую премию по литературе, сказал: «В словах — жизнь миров, которые они и создают. Слова звучат, словно живое дерево. Словно металл... Нужно довериться звучанию слова».
Когда я ощущаю на кончике языка звукосочетание «тль», мир вокруг пресуществляется, изменяет свое качество. Магический реализм в действии.
Происходит преображение привычных вещей. Попробуйте произнести вслух: «писатль-читатль-критикль», — и вот они уже ожили — младшие боги, и их дальнейшее существование нам неподвластно.

Писатль — божество дерзкое, божество, желающее в горний мир. Посему писатль живет по давнишнему, заведенному верховными богами обряду: пишет. Если его роман, будучи прочитанным, зазвучит, произойдет прорыв в верхний мир. И реальность в очередной, сто тысяч пятьдесят первый раз изменится. Преобразуется. Родится вновь.

Читатль — божество среднего мира, озабоченное суетными земными делами. Читатль выращивает маис, приносит кровавые жертвы, торгует и воюет, возжигает огни, рожает детей, предается суевериям и порокам. Иногда бывает жалостлив. Но нечасто.
Читатль живет на земле спокон веку, но долго не ведал он своей исторической миссии. И никогда не стал бы читатль божеством, если бы не принял однажды участие в труде писатля. В час некий, поздно вечером, писатль исторг из груди пламенное слово и по исторжении записал его. Читатль, немало сумняшеся, прочел, и слово таинственным образом зазвучало вновь. Так читатль повысил свой статус. Ныне он разделяет звучание слова, и потому является божеством-соучастником.

Тайна появления писатля на свет окутана мраком. Поговаривают, что как прежде Евы была Лилит, так и допрежь писатля был графокакль. Графокакль имел субстанцию эфирного свойства и где бы ни появлялся, всюду рассеивался. Однако ж после него оставалось чрезвычайное количество трудно толкуемых пиктограмм, что немало нервировало Мишкоатля, коий, будучи божеством охоты, натыкался на творения графокакля буквально повсеместно. Мишкоатль взял за правило бить графокакля дубиной по голове. Поговаривают, что однажды он стукнул графокакля особенно удачно, потому как тот прямо на глазах вошел в разум и просветлел лицом. Так появился на свете первый писатль.

Но все в природе взаимосвязано: тут же в недрах земли эхом отозвалось самозарождение критикля. Из праха, из немоты, из незвучащего мира явился миру критикль, и облик его был грозен, а речи порождали в сердцах экзистенциальный ужас...
Не каждый писатль имеет читатля, но каждый имеет критикля. И чем больше у писатля читатлей и критиклей, тем солиднее выглядят его ежегодные обращения к Кецалькоатлю о повышении статуса.
Иногда у писатля вовсе нет читатлей, и с дрожью в пишущих членах писатль видит как наяву праотца-графокакля. Вызывают подобные видения в писатле потрясение основ и изменение творческой манеры. Иногда, в измененном состоянии сознания писатль обращается за помощью к критиклю, и для последнего это звездный час: долго потом аукаются писатлю обстоятельства рождения критикля.

Критикль — божество мира подземного. Однако, имея сущность хтоническую, будучи гадом, оно умеет скользить меж мирами и пугать доверчивых читатлей, а тако же посрамлять возгордившихся писатлей, способствуя понижению их статуса. Самому критиклю статус не важен, потому как он ко всему относится критически.
Критикль обыкновенно чувствует нежной шкуркой колебания почв от нарождающихся новых миров и тотчас поспешает туда, дабы пометить территорию. Критикль ставит тавро свое во всякой новой вселенной, иначе миру не проявиться и не зазвучать.
Критикль служит тако же проводником неискушенного читатля по новоначальным мирам, а заодно являет собой законченный путеводитель по мировому древу. Посему польза критикля, несмотря на всю его хтоничность, велика есть.
Критикль — антагонист писатля, но и помощник ему в творческих родинах. Лучший критикль раскрывает в писатле глубины, о которых потрясенный писатль и не подозревал, ибо все его умственные соки ушли на алхимический процесс «сотворения письмен». Будучи помрачен тайной творчества, писатль порой доверчиво раскрывает душевную ракушку перед критиклем, но делает это зря.

Ибо гадская природа подчас играет с критиклем дурную шутку: в иное полнолуние обращается критикль в критикакля, и в новом образе сеет ужас в сердцах, издавая в полуденный час скрежет зубовный, попустительствуя порокам, не имея ничего святого за душой. Там где критикль ставит печать, критикакль попросту гадит, изсирая собой все, до чего дотрагивается. При этом критикакль мелочен, склочен и склонен к сплетням. А тако же легко переходит на личности.
Но не одна луна повинна в сих процессах. Просто иногда мнится-чудится на лунном шаре критиклю образ врага его вечного — графокакля, покрывающего лунную поверхность пиктограммами, и образы эти столь мучительны и ярки, а пиктограммы столь удручают, что происходят с критиклем незапланированные метаморфозы самого чудного свойства.
Становится он видом мерзок, словеса его делаются желчны и исполнены яда, и даже Тескатлипока отворачивается от него в отвращении, когда увидит ненароком. Одна лишь Тласольтеотль, коя привыкла пожирать всякие сраки, глядит на критикакля в умилении, и иногда даже совокупляется с ним. Впрочем, она издревле покровительствует грешникам, что с нее взять?

Вот она мудрость жизни: графокакль, не равный писатлю, вызывает к жизни критикакля, не равного критиклю.
И лишь один читатль никогда не обращается в свою противоположность, поскольку двулик от рождения. Именно его и следует бояться тем, кому никогда не бывать посредине.

Маша Звездецкая, критикль

Добавление:

КЛАССИФИКАЦИЯ ГРАФОКАКЛЕЙ

К понятию «графокаклия» имеет смысл подойти с медицинской точки зрения: перед нами несомненная девиация, требующая классификации встречающихся типов и прогностики их социального поведения.

Графокаклия не знает гендерных и возрастных различий.
Начинается подостро, как правило, в переходном возрасте — с неудержимой страсти писать оды и сонеты предмету своих воздыханий. Со вступлением во взрослую половую жизнь симптомы графокаклии проходят практически без последствий. Наступают суровые житейские будни, и тяга к свободному излитию душевных порывов иссякает. Какое уж тут творчество, когда:

Он в труде не очень рьян,
Сильно тянется к вину
И, домой вернувшись пьян,
Бьет жену.
А жена глупа, грязна,
Не состряпает и щей,
И, побитая, она
Бьет детей.

Ф. Сологуб

Таким образом, мы с легким сердцем можем констатировать, что ювенильная графокаклия есть не что иное, как способ социализации подростка в обществе. Она не заразна, протекает легко и проходит чаще всего бесследно.
Другое дело, когда юный графокакль укореняется в своих пристрастиях и начинает с настойчивостью и завидным упорством изводить сибирские леса.

Новоначальный графокакль еще вменяем, доверчив душой, открыт миру и почти не выёживается, потому как не знает себе цены. Он творит свои шедевры дома, почти не требуя от домашних (высоким срывающимся фальцетом) тишины и внимания к своим занятиям. Все свежесочиненное аккуратно распечатывает, складывает в папочку, дает читать друзьям и знакомым. Подолгу перечитывает сам, иногда сомневаясь в себе. Случается, пишет от руки.
Папочка для нетленок не слишком объемная. Друзья и товарищи знакомятся с нетленками неохотно, но пока еще не избегают чтения. А соседский мальчик Петя даже просит, чтобы ему почитали вслух, и когда понимает, про что, пускает довольные слюни.

На этой стадии графокакли не представляют угрозы для общества и не нуждаются во врачебном присмотре, а вовремя встреченный на пути хороший редактор еще вполне способен направить их сочинительские усилия в приемлемое для общества русло.

Графокакль со стажем тако же может наблюдаться амбулаторно. Он еще ни разу не выходил в астрал, не вступал в сношения с Музой, не грозил пальчиком Льву Толстому и не беседовал с духами Шамбалы о вечном. Хотя он и полагает свои творения нетленными, все же в глубине души в этом не убежден, а потому бывает тревожен и мнителен. На советы в области литературного мастерства отвечает либо визгом, либо простосердечным использованием слова «х*й» (во множестве).
Его папочка для нетленок против прежнего — втрое толще. Зато друзей и знакомых против прежнего - втрое меньше: утомленные просьбами о чтении и непременном последующем обсуждении, они тихо эмигрируют в другие страны, где общаться с ними будет не в пример затруднительнее.

На этой стадии графокакль бывает недоверчив к редакторам, агрессивен к коллегам-графокаклям, а тако же склонен ко всякого рода конкурсам с девизом «ну, кто со мной биться?» или «кто меня круче?».
Всякое свое творческое отправление полагает важным для истории и собирает все свои пометки: на манжетках, на салфетках, на горжетках, на вагонетках, на субретках... — то бишь на любом движимом и недвижимом имуществе.
Стремление биться со всем миром и активное неприятие коллег по несчастью, как правило, проходят после акта инициации, то есть после первой публикации на бумаге.

Графокакль с опытом публикаций уже нуждается в регулярном врачебном присмотре. Ему рекомендуется посещать «доктура по психике» не реже раза в месяц. Непосещение кабинета врача чревато необратимыми изменениями на головном мозгу и снижением коленного рефлекса. Развивается острая шизофрения: одновременное осознание себя двумя личностями — Писатлем и «чиста конкретным» человеком. Как правило, эти две личности уживаются плохо и находятся в постоянном конфликте.

Вытеснение реальной личности со всей очевидностью указывает на хтоническую природу вытеснителя: «мелкий бес стережет черные дни и приходит пакостить». Разумей сице: не писатль пробуждается в тебе, отроче, но графокакль всемерно укрепляется. Укрепившись, графокакль начинает плодить себе подобных и выступает с мастер-классами и публичными лекциями: «как я научился писать», или «не ходи другим путем». Слабых духом выносят сразу (не всякий годится в графокакли, усумнившимся нет места на исторической арене!). Более крепкие сжимают зубы и мужественно терпят — пока не почувствуют зуд в афедроне. Как почувствуют зуд — понимают: се есть sign, знак — что пора публиковаться! Уходят окрыленные.
Так они размножаются.

На этой стадии графокакли образуют чрезвычайно устойчивое сообщество, они непрестанно хвалят друг друга, отвергают всякую критику и ходят исключительно строем, под флагом того издательства, кое взяло их под свою опеку: выкормыши «АСТ», конгрегация «Эксмо», братство отстойных из «Армады» etc еtc etc.

Активно публикующийся графокакль обычно позиционирует себя только как Писатля. При этом реальное историческое лицо, составившее ядро его личности, прочно забыто. Сомнения отброшены, в глазах — неугасимый огнь творческого горения.
Эти пациенты два раза в год (весной и осенью) непременно должны наблюдаться в стационаре. Именно в переходные сезоны они вспоминают о заброшенном субстрате, как душа — о давно покинутом теле, и могут делаться буйны — в поисках распавшейся личности.
В периоды ремиссии писатли, как правило спокойны и весьма продуктивны творчески. Их привычным образом несет-с. В этот период графокакли любят печатать «из раннего», доказав себе тем самым свою избранность и самосакрализуясь («я пишу с младых ногтей»...).

На данной стадии графокакль полон презрения к редакторам, кои, поправляя за ним огрехи, искажают — с его точки зрения — неповторимый авторский стиль, и тако же склонен люто ненавидеть критиклей, ибо они не дают ему забыть о несовершенстве его писаний.
По сути, активно публикующийся графокакль уже полагает себя предтечей, и в такой ипостаси для общества опасен. В общественном присутствии его следует избегать, потому как он не внемлет гласу разума, избегает умственного усилия и самокритики, легко впадает в ажитацию и рукоприкладство, буде не признают его несомненной исторической правоты.

Наконец, Суперграфокакль, чей творческий помет активно тиражируется Издатлем. Это случай, когда никакой доктор уже не поможет.
Реальная личность вытеснена в астрал — без права переписки. Новое духовное существо репродуцирует себя со скоростью один печатный лист в день.
Достаточно высокий стартовый тираж Суперграфокакля объясняется тем, что всякий графокакль — инициированный и неинициированный — чувствует непереносимую муку, если не купит и не прочтет сочинение старшего по званию. Новый том Профессионала — это графокаклья месса и истинный пирдуха (в одно слово).

На этой стадии Суперграфокакль воспринимает себя осуществленным Пророком и любит устраивать разнообразные конкурсы, в коих улавливает тончайшие эманации себе подобных. Так формируются графокакльи куклосы.

Увы! Изобретение компьютеров существенно повысило процент графокаклей — противу обычных людей. Стыдное чувство (жаль сибирские леса! это ж лёгкие нашей планеты!) испарилось бесследно, ибо графокакли поголовно ушли в сеть. Многочисленные ЛИТО, растущие и звенящие от роста ОВСЫ, погубительные для слабых духом ТЕНЕТА, а также разные сетевые конкурсы позволяют данному сообществу прогрессировать со скоростию, устрашающей человека разумного. Делается «страшно! страшно!»: Графокакли возьмут писатлей не качеством, так количеством: массой задавят.
Успехи в сети убивают напрочь заботу о сибирских лесах, и графокакли устремляются в издательства, желая увидеть свои труды напечатанными на бумаге (акт инициации). Повляются так называемые отстойники, где графокакли накапливают силы — для последующего выхода на арену российской словесности. Типический пример отстойника — журнал «Полдень», куда еще приглашают писатлей (ну кто же купит журнал, позиционируемый как «Графокакльи посиделки»?), но где уже чувствительно присутствуют «НАШЫ», то есть «ИХные». Во втором номера журнала окопались Врочек, Бенилов и Первушина, в третьем — судя по обложке — число «ихных» возрастает вдвое.
«Надо что-то делать, Глеб!» ©
И встают на борьбу с хтоническими — нежные душевно критикакли, и погибают, изнеможенные, ибо не убавляется «ихныго» племени.
Да полноте, стоит ли бороться? Пусть будет у пацанов свой пацанский отстойник. Такая характеристика, как «ОН ВЫШЕЛ ИЗ ЖЖП!» (Журнал Житинского «Полдень») — это своего рода знак качества 8)))

Чем же отличается писатль от графокакля?

Все просто: писатль — есть писатль милостью Божией; его сочинения — тонкая магия, и их невозможно разобрать на составляющие, ибо умрет живое вещество литературы.

Графокакль — писатль самохотением, он сам себя назначил; поделки его — некая сумма простых, сложносочиненых и сложноподчиненных предложений. Живое вещество литературы в них не обнаруживается даже под электронным микроскопом.

И искать не стоит.
Das waere alles.

11.11.2002

Висит тут:
http://harizma.pvost.org/pages/misc/masha01.html