РЖП в лицах: Алексей Пехов
Драйв первичен, литература вторична
Вадим Нестеров
От Пехова не ждут, что он напишет, как Лев Толстой.
Над ним не довлеет проклятие завышенных ожиданий
Галина Юзефович
РЖП в лицах: Алексей Пехов
Все знают, что за РЖП (= Русскоязычная Жанровая Проза) я наблюдаю пристально и ревниво. Очень мне хочется, чтобы русский дух окреп и исполнился абентюрных замыслов – мало ли куда кривая общественного устройства вывезет. А так начитается юноша младой со взором горящим авантюрных романов и поймет, что нечего ждать милостей от природы или старшего менеджера, и станет жизнь свою обустраивать к лучшему самостоятельно и собственным умом. Это, конечно, прекраснодушные мечтания, но многое в жизни движимо ими.
Однако с авантюрной прозой у нас все плохо, или очень плохо. Она не существует как деятельная часть жанровой словесности. Она, скорее, мертва, нежели жива, подтверждением чему служит последний роман убийцы русской литературной традиции — Бориса Акунина. «Сокол и ласточка» — чтение безусловно авантюрное, но построенное из некротических материалов: Акунин разымает трепещущее тельце определенного типа романа и из печени, селезенки, костей и прочих останков лепит новый текст, который очень напоминает живой и настоящий, да только не пахнет ничем и движется, точно зомби.
Нет, и зомби авантюрного романа – даже они! – мне милы и приятны, потому что из их сухих косточек тоже может прорасти что-нибудь живое. Однако хотелось бы, чтобы это происходило не в таинственном благовремении, но здесь и сейчас.
И почему бы не Пехов?
1.
Алексей Пехов случился в моем чтении через дружочка Джаббу Бурносова.
«А вот почитай-ка роман «Под знаком Мантикоры»», — сказал он мне.
И я почитала.
При всей слабости и невнятности роман этот был исполнен живого авантюрного духа. И я начала думать, что именно Пехов будет тем, кто яростным плюновением вдохнет жизнь в подобную прозу. Однако дни шли за днями, Пехов все больше любил в себе фэнтези, и мало-помалу всякая надежда исчезла во мне.
Будто ее не было.
Пришел год 2009-ый, и вышел роман «Пересмешник», который кто-то в шутку назвал лучшей книгой Пехова. Еще говорили: Пехов написал авантюрный паропанк (справочно: паропанк — это викторианская эпоха в любовной связи с паровыми машинами, а также иными разнообразными механизмами с красиво прорисованными зубчиками и шестеренками; расцветает ранний капитализм и повсюду дымят заводские трубы, но сельская жизнь по-прежнему мила и патриархальна). Еще говорили: Пехов написал фэнтезийно-детективный нуар.
Ну как тут удержаться от чтения?
Я не случайно пришпилила вверху цитату из Галины Юзефович по поводу того, что над Пеховым не тяготеет проклятие завышенных ожиданий. Да, никто не ждет от него, что он напишет, как Лев Толстой. Но, черт побери, лично я жду, что он напишет, как Сабатини, а то и лучше его!
Однако мои ожидания во многом оказались обманутыми.
2.
Роман «Пересмешник» — чтение добротное, сильные и слабые стороны которого обусловлены текущим состоянием РЖП, которое в свою очередь определяется нынешним горизонтом читательских ожиданий. Читатель ждет уж рифмы «розы», а именно: зрелищного чтения, ориентированного на виртуальную, анимационную или кинематографическую реальность.
Если говорить о Пехове как о писателе с точки зрения игровой организации, то он пишет квесты. Если рассуждать о нем с точки зрения кинематографической ориентированности, то он экранизирует комиксы. Если же мы будем держать в уме аниме, то роман «Пересмешник» — недурной паропанковский сериал (серий примерно на 26) в духе «Цельнометаллического алхимика»: паровые машины и магия в одном флаконе + любые элементы, которые играют на руку автору (не зря эклектика становится эстетическим принципом нашего времени!).
Однако если мы все так прекрасно понимаем и так ловко раскладываем по полочкам, какие претензии к тексту мы можем предъявить? Неужто остается молчать и слушать, то есть читать и не рыпаться?
Какое там!
И к тексту и к автору возникает множество вопросов — как с точки зрения писательской самобытности Алексея Пехова, так с точки зрения внутренней организации романа и способов такой организации. Один из моих корреспондентов, с которыми мы перемывали косточки роману «Пересмешник», сказал, что не о чем там говорить, нечего там обсуждать. Однако с моей точки зрения, поговорить есть о чем почти всегда: ни один роман не существует изолированно, в отрыве от других книг и вне читательских ожиданий. Даже вполне невзрачные книги отражают общественные настроения и воспроизводят определенные тенденции развития жанровой прозы — и это кажется особенно интересным таким профессиональным читателям, как я. Поэтому всегда можно поговорить о романе среди романов и авторе среди других авторов.
3.
Фабула и сюжет романа «Пересмешник» очевидно разнонаправлены. Фабула раскрывается по обыкновению линейно, сюжет романа движется против обыкновения возвратно: автор выбрал такую методику развития действия, по которой каждый новый шаг вперед непременно связан с ретроспективными проекциями. Пленка все время отматывается назад — в эпизодах прошлого или в воспоминаниях.
Главный герой — живой мертвец, некоторое время назад он был казнен по обвинению в тяжком преступлении, но казнь отсрочена до той поры, пока не иссякнут его магические таланты. Детали преступления, что некогда совершил чэр Тиль эр'Картиа по прозвищу Пересмешник, проясняются постепенно, а прошлое регулярно всплывает в настоящем.
Самая попытка нелинейного развития действия уже заслуживает похвалы, поскольку предполагает более изощренную работу с сюжетом. Однако неизбежно возникает вопрос, идет ли это на пользу роману, который по сути не что иное, как авантюрно ориентированный квест? Больше того, роман выходит в фэнтезийной серии и на фэнтези же равняется: Пехов в полном согласии с фэнтезийным каноном сочиняет мир, в котором зеленое солнце выглядело бы естественным и единственно возможным; мир, в котором добро неизбежно одерживает победу над злом. В связи с этим возникает другой вопрос: улучшают ли качество авантюрного романа многочисленные фэнтезийные элементы? Нужны ли в мире паропанка мыслящие растения, которые являются двигателем научно-технического прогресса? Работает ли на сюжет загадочное племя мяурров – с псевдокошачьим языком? Нужен ли роману дополнительный движок в виде детективной составляющей («Джек Потрошитель в мире духов»)? И зачем флер нуара?..
Все эти вопросы приводят к неизбежному выводу: необходимость постоянного сочинительства в области фэнтезийного антуража губит Пехова-рассказчика. Пехов мог бы стать прекрасным автором авантюрно-приключенческих романов (роман «Под знаком Мантикоры» упречен, но далеко не безнадежен, а главы из незавершенного морского романа в соавторстве с А. Парфеновой и вовсе были хороши). Однако время требует фэнтези — и Пехов всё больше становится фэнтезийщиком, в итоге жанр давит на автора, прогибая под себя.
В результате вся машинерия книги «Пересмешник» работает как стеклянный механизм: внутренности ее прозрачны и слишком хорошо видно, как эта птичка собирается и разбирается: здесь эклектически собранный фэнтезийный антураж, тут немного нуара, там чуточку детективной интриги, а вот еще и паропанковская картинка, и надо всем этим гордо реет пламя свободного сочинительства.
Однако сочинительство вовсе не свободно: все составляющие романа должны быть связаны между собой — не только сюжетно, но и логически, и должны быть правдоподобны, то есть восприниматься как сущие в данной книжной реальности. Если же они представляют собой набор декораций, механически выставляемых на сцену, логически противоречащих друг другу и легко изымаемых из текста без ущерба для него — зачем они нужны? Это все же книга, а не компьютерная игра со свободой анимации и бездумной сменой задних планов.
Иными словами, попытки играть с сюжетом выглядят механистическими, поскольку не исходят изнутри текста, но навязаны ему автором. Попытки связать воедино авантюрный дух, паропанковский бэкгрануд, детектив в стиле нуар и фэнтезийный антураж также выглядят необоснованной эклектикой и вызывают массу вопросов. Намешано разного, важного и не очень, обоснованного и высосанного из пальца — куча мала… Существенные вещи остаются без объяснений, зато несущественные расписываются в деталях.
Один из моих корреспондентов написал по этому поводу: «Я ведь говорю не о том, что эклектика — плохо. Соединить несовместимое и доказать, что оно жизнеспособно — увлекательно и весело. Но! Я говорю об элементарной безграмотности, что не имеет никакого отношения к эклектике, как к таковой. Речь не о том, что Пехов вписал колдунов в образ викторианской Англии, Бог ему судья, тем более, что такие попытки уже предпринимались. Суть в том, что Пехов понятия не разумеет, что есть викторианская Англия, и никакая эклектика тут ни при чем. В доме не может быть трех дворецких и мажордома (я уже не говорю о метродотеле). Дамы в доме разгуливают на балу в шляпах — нонсенс… Паровые викинги — пусть будут, раз для сюжета надо, но откуда они взялись? Где технологии такие? Пусть бы хоть абзац, кто их придумал? Откуда взялся именно такой мир? Почему в нем латынь? Кто на латыни говорит и зачем?.. Пехов молодец в том смысле, что у него стопроцентное попадание в целевую аудиторию — полуграмотных потребителей армадури. Всего побольше и покруче и будет — супер. Никто не задумывается, откуда что берется».
4.
И вот получается, что к новому роману чрезмерно много претензий, потому что ничто в нем не работает так, как должно, а главное — естественным порядком. Связи между составляющим преимущественно механистические, один вид жанровой литературы натягивается на другой и сдабривается перчинками «от смежников». Я вижу в этом всю ту же тенденцию – по увеличению в повествовании зрелищной компоненты, а мои корреспонденты отмечают неубедительность и непродуманность этого зрелища.
Таким образом, «Пересмешник» — это шаг в сторону от «Хроник Сиалы», но и одновременно шаг в сторону от «Под знаком Мантикоры», отказ от простых историй в пользу барочного кружева фэнтези.
Хорошо ли, плохо ли, но это одна из тенденций русскоязычной жанровой прозы и настоящее Алексея Пехова, и в качестве таковых заслуживает обсуждения. Однако неплохо бы авторам фэнтезийных романов понимать, для чего они усложняют простые вещи, ведь это не идет на пользу ни сюжету как таковому, ни книге в целом.
Усложнение сюжета сбивает драйв, столь важный для жанрового чтения. Набивка романа несущественными деталями и излишняя тщательность в антураже пятого плана делают книгу похожей на пыльный чулан, где в одну кучу свалены вещи, что могут еще пригодиться, и вещи, что никуда не годны, то есть драйв мало того, что спотыкается, так еще и вязнет в мелочах. Автор сосредоточивается не на развитии действия, но на разных финтифлюшках вокруг него, хотя во все времена не было ничего лучше, чем хорошо и со вкусом рассказанная история…
Впервые на Третьем нуле.
Перепечатано в журнале:
«Реальность фантастики», № 11 (75) за 2009 год
