МАША ЗВЕЗДЕЦКАЯ

Восемь стоянок – там, где приносят дары

Сборники бывают разные: годичные («Русская фантастика», «Русская фэнтези», «Лучшее за год»), тематические («Мифы мегаполиса», «Мифотворцы», про котов, про пиво, про умный дом, про любую фигню), пробные ( грелочный сборник в «АСТ») etc., etc.

Сборник «Академия Шекли» представляет особенный типа сборника — in memoriam. Его составитель, писатель и журналист Алан Кубатиев написал в предисловии: «Мы придумали этот сборник в память о славном человеке, пробывшем с нами долго и приносившем нам радость. Подражать Шекли невозможно. Даже самые талантливые авторы современной русской фантастики, накладывая его удивительные чертежи на реалии современности, получают совершенно неожиданные результаты».
Мне кажется, что эти слова отражают главную идею сборника: не тексты «под Шекли», но текст для Шекли», приношение учителю, старшему товарищу, другу. Каждый из участников принес то, что считал нужным; каждый дал  по способностям и исходя из внутренней потребности, и, разумеется, отнюдь не все представленные вещи оказались шеклианскими. Строго говоря, это и не было нужно: сборники «под» всегда заведомо слабее сборников «для». И не спасли бы никакие предуведомительные справки «почему я написал этот  рассказ для сборника в память о Шекли», ведь настоящей привязанности не нужны фиговые листочки прикрытия.
Посему я в своих заметках из презумпции невиновности и составителя и авторов.
Они сделали то, что хотели. Вспомнили — и почтили буквами.

С т о я н к а
п е р в а я.

Я не великий знаток англоязычной фантастики, посему собственно шеклианскую тематику пусть рассматривают другие. Мне неинтересно: есть ли пересечения, какие и кто их принудил быть, кто у кого покрал и кто кому подражает. Мне интересно всегда одно и то же: есть ли в прочитанном «вещество литературы», или нет? Получился ли из рассказов вертоград многоцветный, или преобладающий цвет литературного пейзажа — серый? Продвинулся ли кто из читаемых авторов, и если да, то куда его занесло?
Ежели отвечать на вопросы подобного толка, сборник несомненно следует признать удачным, пусть даже иные рассказы из него уже были опубликованы допрежь: от повторения хорошего текста проистекает единственно польза читателя.

С т о я н к а
в т о р а я.

Беседуя недавно с книготорговцем о поэзии, то есть простите о литературных новинках, я пару раз пала кулем в прелую солому – от ажитации чувств. Книготорговец, умный и ироничный, к тому же с прекрасным филологическим образованием, метко язвил о ненадобности ярких и самобытных авторов.
Для души и так есть чего почитать, а для продаж важны иные критерии, нежели талант. Ну, тут мы с пониманием, не забудем-не простим, как выходили из умственного помрачения, прочитав рассказы Гаркушева, Егорова и иных МТА, рука которых уже наловчилась истязать клавиатуру, но ум и талант явно не поспевают за нею.
Когда Березина публикуют вместе с подобными авторами, он выглядит среди них маленьким зеленым человечком.
В сборнике же Шекли – Березин очень на месте, ибо велика сила подходящего литературного пейзажа. Березин не просто на месте, он даже как будто впереди: рассказы его достаточно странны, чтобы затихариться над ними, и вполне безумны, чтобы вовлечь читателя в волшбу исходного текста. Самая сильная, я бы даже сказала завораживающая черта поздних рассказов Березина состоит в отходе от реальности. Прежде Березин был бытописатель, и бытописатель истинный – приметливый и памятливый: мелочи жизни во всем ее бесконечно обновляющемся вещизме наполняли книгу «Свидетель» и «невыдуманные рассказы» из серии «и это вдруг сразу меня насторожило». А еще Березин всегда был собиратель слов.

Но позднее в голове Березина что-то щелкнуло, и некая мозговая дверка открылась и на запад и на восток одновременно. Произошло то, что происходит всегда, когда авторская вселенная устоялась: Березин оставил вещи на из вещных местах, но это стали другие вещи. Род ворожбы, близкой к поэтической, когда роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, и никто не хочет быть самим собой.

Поздние рассказы Березина – это мир современной реальности, осознавшей себя не то больной, не то безумной. Нельзя назвать их мистическими, и магический реализм здесь не подходит в качестве определения: просто личная реальность Березина вывернулась наизнанку и вызвала, как и положено, колебания в высших сферах – там, где буквы сопрягаются в слова.
«Внутри старшего лейтенанта Коколия усваивался технический спирт. Сложные сахара расщеплялись медленно, вызывая горечь на языке» – так вот и Березина читать: полуявь и полусон, и никакой фантастики и фантасмагории, просто мир изменился в лице.
Больше всего мне пришелся по сердцу рассказ «Восемь транспортов и танкер» — рассказ, в котором все сплетено настолько туго и загадочно, что даже запятую не переставишь без опаски разрушить тихий магический ход текста. Хорош рассказ «Начальник контрабанды». «Физика низких температур» в сравнении проигрывает – она из раннего позднего Березина, теперь он сильней и лучше, но и она — недурна.

С т о я н к а
т р е т ь я.

О прошлом годе я писала, обливаясь соками читательского восторга, о «Московских големах» Мидянина. Новые его рассказ «Комплекс Марвина» демонстрирует замыкание круга стилевых предпочтений: мы можем говорить уже не о манере письма, но о стилистике.
Эта стилистика характеризуется нарочитым столкновением несопоставимого. Если Мидянин описывает, к примеру, витрину магазина, то в описании будет все имеющееся на витрине плюс немного мозгового вещества автора, и уложено это будет неподобающим образом, с избыточностью фламандской гостиной, где окороков – ряды, битой птицы – груды, копченых сосисок – связки, однородных пассажей — клубок. Всего много, жизнь бурлит, вещи хищно сосут энергию из невещественного мира, а Мидянин наблюдает и записывает то, что вещи видели, пребывая при этом в измененном состоянии ума.
Нужно отметить, что вещный мир Мидянина никогда не был укоренен в действительности. Это всегда были набеги в-туда или в-оттуда, а где эти места, не знает никто.
Мидянин пользует все, что попало под руку: классическую греко-римскую историю и историю простого американца – и ни та, ни другая не имеют никакого отношения к тому, что пишут об этом в ученых и не очень книгах. Он пользует цитаты классические и маргинальные, с одинаковой легкостью перемалывая их железным писательским зубом. Черт-те что происходит в его текстах, и это снова не мистика и не фантастика. Правда, Мидянин, в отличие от Березина, еще с нами. Потому и слово для него сыскалось: фантасмагория. Но ежели процесс пойдет такими темпами дальше, на будущее этого слова не хватит определенно.

С т о я н к а
ч е т в е р т а я.

Отдельную группу текстов составляют рассказы, посвященные демифологизации и деконструкции идейных течений и литературных форматов.
В первую очередь речь идет о повести Андрея Лазарчука «Мы, урус-хаи». На первый взгляд, перед нами обыкновенная альтернативная история: откуда пошли орки и кто они были на самом деле. Такую историю можно было бы посчитать хорошо сделанной литературной безделкой в стилистике анти-Толкиена, если бы внутри текста не были запрятаны иные смыслы. Движителем Лазарчука было вовсе не желание оттолкнуться от Толкиена и не попытка поиграть в его декорациях. Дважды мифологическая вселенная английского профессора (первый раз – воссозданная из реальных кельтских и германских мифов, второй раз – экранизированная Голливудом) предоставляет прекрасную возможность исследования художественными средствами самого механизма создания мифа. Одно дело орки Толкиена и Голливуда, другое дело – орки Лазарчука, не орки даже, а урус-хаи.

Повесть Лазарчука – о том, что историю пишут победители. И побежденный народ – обычные люди, согнанные войной с плодородных земель, входят в историю уродливыми созданиями, почти лишенными человеческих чувств.
Но разве так все было?
Переосмысление истории – разве не это мы видим сейчас в Эстонии, Польше, в Грузии, на Украине? Собранные под руку лазарчуковских гельвов, почувствовавшие безнаказанность маленькие страны и народы храбро облаивают русского медведя, ищут слабину. А вдруг упадет? А вдруг найдется чем поживиться? Ату его, ату!
Между тем самые гельвы давно уже живут двоемыслием: одни мысли – для внутреннего употребления, другие – для всего оставшегося мира. Для себя думают, что Америка превыше всего, для прочих продвигают тот же тезис в личине демократии.
Можно, конечно, надеяться, что люди будут так заворожены демократическими мантрами, что не распознают, что им на самом деле втюхивают.

Однако дураков нет, и Игорь Пронин пишет изящный издевательский рассказ о том, что демократия, доведенная до абсурда, представляет угрозу Вселенной. Пишет в обычном для себя разухабистом стиле, и тем сильнее контраст между шалопайской формой подачи материала и серьезностью внутреннего настроя автора. Задолбали, господа, своими поучениями! Ежели все будут жить по вашему указу, скоро мы действительно дойдем до признания права кошек на свое мировидение, уважительного отношения к кактусам и прочей бессмысленной и беспощадной словесной шелухи, которая тем гаже, что насаждается для большинства. Правящему же меньшинству до этой самой демократии нет никакого дела: есть только одна религия – верная, потому что истинная — это власть.

Страницы: 1 2